«Поэтическая кончина»

9 февраля 2024 05:02

Количество просмотров: 22

Было это в 1880 году. Тургенев тогда сказал о Пушкине: «Ему одному пришлось исполнить две работы, в других странах разделенные целым столетием и более, а именно: установить язык и создать литературу. Заслуги Пушкина перед Россией велики и достойны народной признательности. Он дал окончательную обработку нашему языку, который теперь по своему богатству, силе, логике и красоте формы признается даже иностранными филологами едва ли не первым после древнегреческого; он отозвался типическими образами, бессмертными звуками на все веяния русской жизни. Он первый, наконец, водрузил могучей рукою знамя поэзии глубоко в русскую землю». Есть по крайней мере два пушкинских дня в году, мимо которых нельзя и невозможно пройти: 6 июня и 10 февраля. Один – праздничный (официально утвержденный как Пушкинский день России), другой – печальный. Сегодня мы отмечаем очередную годовщину с того трагического дня, когда 10 февраля 1837 года в Санкт-Петербурге в доме на Мойке в два часа сорок пять минут пополудни скончался Александр Сергеевич Пушкин: «Незадолго до смерти ему захотелось морошки. Наскоро послали за этой ягодой. Он с большим нетерпением ее ожидал и несколько раз повторял: – Морошки, морошки. Наконец привезли морошку. – Позовите жену, – сказал Пушкин, – пусть она меня кормит. Он съел две-три ягодки, проглотил несколько ложечек соку морошки, сказал – довольно и отослал жену. Лицо его выражало спокойствие. Это обмануло несчастную его жену; выходя, она сказала мне: «Вот увидите, что он будет жив, он не умрет». Но судьба определила иначе. Минут за пять до смерти Пушкин просил поворотить его на правый бок. Даль, Данзас и я исполнили его волю: слегка поворотили его и подложили к спине подушку. – Хорошо, – сказал он и потом несколько погодя промолвил: – Жизнь кончена. – Да, конечно, – сказал доктор Даль, – мы тебя поворотили. – Кончена жизнь, – возразил тихо Пушкин. Не прошло нескольких мгновений, как Пушкин сказал: – Теснит дыхание. То были последние его слова. Оставаясь в том же положении на правом боку, он тихо стал кончаться, и – вдруг его не стало», – так описал последние минуты жизни Александра Пушкина его домашний доктор Иван Спасский. Начиная с той минуты, когда тяжелораненого поэта привезли домой с Черной речки, к его дому на Мойке стало стекаться большое количество всякого народу, людей разных возрастов и сословий. В толпе стояли дети, женщины, старики, простолюдины в тулупах, а иные и в лохмотьях. Паломничество к квартире Пушкина было настолько массовым, что Константину Данзасу пришлось просить командира Преображенского полка поставить у крыльца дома часовых, чтобы установить хоть какой-нибудь порядок. Смерть поэта стала тяжелейшим ударом для многих людей в России, и в особенности – для близко знавших его. Для друзей Пушкина жизнь разделилась на две части – до его смерти и после нее. «Мы были так жестоко потрясены кровавым событием, положившим конец славному поприщу Пушкина, – рассказывала Екатерина Мещерская (дочь Николая Карамзина), – что дней десять или недели две буквально не могли опомниться и ни умом, ни сердцем не были доступны ничему, кроме мысли о нравственных муках, предшествовавших катастрофе, кроме чувств удивления, грусти и скорби, которые эта прекрасная, тихая, христианская и поэтическая кончина внушала всем друзьям Пушкина». Но ведь была реакция и иного рода, злорадная: «В наших позолоченных салонах и раздушенных будуарах едва ли кто-нибудь думал и сожалел о краткости его блестящего поприща. Слышались даже оскорбительные эпитеты и укоризны, которыми поносили память славного поэта и несчастного супруга, с изумительным мужеством принесшего свою жизнь в жертву чести, и в то же время раздавались похвалы рыцарскому поведению гнусного обольстителя и проходимца, у которого были три отечества и два имени. Можно ли после этого придавать цену общественному мнению или по крайней мере мнению нашего общества, бросающего грязью в то, что составляет его славу, и восхищающегося слякотью, которая его же запачкает своими брызгами», – читаем мы у той же Мещерской. И если в Петербурге весть о смертельном ранении облетела город мгновенно, то в Москве о случившемся узнали лишь через три дня, когда столичная почта донесла наконец тревожную новость. Загудел Английский клуб: там уже вовсю толковали о состоявшейся на Черной речке дуэли между Пушкиным и Дантесом, в результате которой поэт получил опасную рану. В клубе поговаривали, что надежды на выздоровление Пушкина тают с каждым часом. Среди тех, кто находился в тот вечер в Английском клубе, был ближайший московский друг Пушкина Павел Нащокин. Домой к себе, в Воротниковский переулок, он вернулся в крайне подавленном состоянии. С этого дня Нащокина стало просто не узнать. Он чувствовал, что трагическая развязка близится. Трудно поверить, но в тот день Нащокину было видение, в которое он, как человек суеверный, с готовностью поверил. Еще утром ему вдруг почудился голос Пушкина, задающего вопрос: «Нащокин дома?» Вскочив с дивана в своем кабинете, Нащокин бросился было в переднюю. Но он нашел там лишь своего старого слугу Модеста. Старик с удивлением выслушал вопрос хозяина – не видели ли здесь Пушкина? Тогда Нащокин стал выпытывать и у всей остальной прислуги. Но Пушкина никто не видал. «Это не к добру, – заключил Нащокин. – С Пушкиным приключилось что-нибудь дурное!» Жена Нащокина, Вера Александровна, услышав его рассказ, пожурила верящего в приметы мужа, сказав, чтобы он не брал в голову всякую ерунду. Однако видение оказалось пророческим. Со смятением и ужасом ожидали друзья Пушкина новостей из столицы о состоянии его здоровья. Но то, во что никак не хотели поверить, случилось. Утром в ожидании письма из Петербурга у Нащокиных ждали отправившегося на почту Сергея Николаевича Гончарова, свояка Пушкина. Все время, пока не пришел Гончаров, Павел Воинович метался по дому, от окна к окну, высматривая его. Среди тех, кто ждал новостей в Воротниковском переулке, был и актер Малого театра Михаил Щепкин. Нащокин пообещал ему, что, ежели Гончаров принесет хорошую весть, то он закажет Щепкину золотое кольцо. Но Щепкину не суждено было носить это кольцо. Гончаров вернулся с почты с роковой вестью. Нащокину стало плохо. Ему помогли дойти до гостиной, усадили, и он, положив голову и руки на стол, долго не мог прийти в себя. К вечеру он слег в постель и несколько дней провел в бреду. Сколько прекрасных замыслов и планов оборвал выстрел Дантеса! Даже трудно себе представить, какие замечательные произведения могли бы выйти из-под пера нашего великого поэта! А сколько людей в России осталось духовно обездоленными – через несколько месяцев, в июне 1837 года, Павел Нащокин напишет Сергею Соболевскому: «Смерть Пушкина для меня уморила всех, я всех забыл: и тебя, и мои дела, и все. По смерти его я сам растерялся, упал духом, расслаб телом. Я все время болен». ................................................... Александр Васькин, член Союза писателей Москвы, лауреат Горьковской премии. «Независимая газета»