Алтайские киноэкспедиции Василия Шукшина: «Печки-лавочки»

15 апреля 2022 09:04

Количество просмотров: 458

Пожалуй, из всех шукшинских фильмов этот – один из самых «невезучих». Слишком трудной оказалась история его создания, по выходе картине была присвоена самая низкая категория, предполагающая показ только на периферии, да и зрители поначалу фильм приняли прохладно. Оценили его со временем, и теперь «Печки-лавочки» по праву занимают свое место в ряду классики нашего кинематографа. До момента съемок сценарий пролежал у Шукшина пять лет. Возможно, и дольше бы был «в загашнике», если бы не отклонили заявку на историческую ленту о Степане Разине, о которой писатель и режиссер мечтал долгие годы, предложив взять в производство фильм «на современную тематику». «Печки-лавочки» и Галич Немногие знают, что своим названием фильм обязан «Больничной цыганочке» Александра Галича. Кинооператор Валерий Гинзбург однажды пригласил Василия Шукшина, с которым был дружен, в гости к своему брату барду Александру Галичу. Там Василий Макарович и услышал знаменитую песню: «Не слезы это, а капель, и все, и печки-лавочки! И мне теперь, мне все теперь фактически до лампочки…» Его поразил этот оборот – он был будто из деревенской жизни. Позже Шукшин так и назвал свой фильм. Простая история Супруги Иван и Нюра Расторгуевы из алтайской глубинки впервые собираются в дальнюю дорогу – в санаторий на юге. Провожают их всем селом. В поезде, идущем через всю страну, Расторгуевы встречаются с хамоватым чиновником, обаятельным вором и профессором-лингвистом, который приглашает их погостить в Москве. Но и в столице, и в санатории Иван чувствует себя чужим, неуместным среди городских жителей, у которых иные устои, логика и моральные принципы. В поданной в редакторский отдел «Мосфильма» заявке на съемки основную мысль «Печек-лавочек» Шукшин пояснял так: через комичные ситуации показать, что к шестидесятым годам русского работящего деревенского мужика не стало! А если и появится такой, то относятся к нему как к аномалии. Хлебороб, который, по сути, кормит страну, едет в поезде, а ему то хамят, то насмехаются над ним, то облапошивают. Московский профессор вроде относится к нему по-доброму, но и он рассматривает Ивана, как экспонат. Потому-то и произносит в финале в камеру главный герой: «Все. Конец». И означает это не конец фильма, а то, что между городом и деревней непреодолимая пропасть. Шукшин сам выходец из села, и в московской богеме тоже был чужим среди своих. Противостояние Главную роль Василий Макарович предложил своему другу Леониду Куравлеву, однако получил отказ. Пробы других актеров – а на роль Ивана Расторгуева пробовались Олег Борисов и Георгий Мартынюк – Шукшина не устроили. В итоге он сам сыграл своего героя и снял в фильме жену и дочек. С большим трудом удалось убедить руководство киностудии в необходимости выезда съемочной группы на Алтай – начальство считало, что «деревенскую натуру» можно найти и в Подмосковье. Некоторое напряжение в отношениях с земляками привело к тому, что съемочная группа расположилась не в Сростках, как первоначально хотел Шукшин, а в селе Шульгин Лог. Разумеется, приезд кинематографистов стал большим событием, привлекшим не только местных жителей, которые с удовольствием приняли участие в создании фильма – консультировали, приносили реквизит, снимались в массовках, – но и заинтересовало райком. Узнав краткое содержание картины, партийные руководители возмутились, что по сценарию пара колхозников отправляется «в самый разгар колхозных работ» на курорт. После визита проверяющего в местной газете появилась разгромная статья и призывы «бойкотировать кино Шукшина, когда его будут показывать в кинотеатрах». Противостояние продолжилось и в Москве во время сдачи фильма худсовету. Госкино потребовало вырезать более двух третей материала. В частности, требовали убрать эпизод самого начала картины, где по Катуни среди великолепия видов природы мягко идет плот и могучий мужик, сложив руки рупором, кричит: «Кто украл хомуты?!» Эхо отвечает: «Ты… Ты… Ты…» Плотогон улыбается на крупном плане и говорит тихо, себе: «Не видели, а обвиняют!» (не верят, что эхо действительно так отвечает). Редакторы указывали: политическая аллюзия – «Не видели, а обвиняют!». Шукшин в течение года пытался доказать необходимость эпизодов, не понравившихся комиссии, переделывал концовку и избавлялся от сцен, спасти которые было уже нереально. В итоге фильм потерял «слишком крепкие» выражения, которые позволяли себе персонажи (более литературный язык не разрушил особую атмосферу картины только благодаря таланту режиссера и писателя). Было выброшено несколько сцен застолья – спорить в этом случае было бесполезно, свою роль сыграли жалобы местных партийцев на «очернение алтайских колхозников». Даже финальная сцена, где Иван Расторгуев, босой, сидит на горе и смотрит на родное село, вернулась в картину уже после смерти Шукшина – комиссия потребовала изменить финал перед выходом фильма на экран. Последним ударом стали сотни писем с малой родины: «Алтай так давно не живет», «Шукшин отстал от жизни». Конечно, можно предположить, что «гнев трудящихся» был организован, но такая реакция земляков режиссера ранила и в оставшиеся два года своей жизни он так ни разу и не приехал на родину в Сростки. Только после ухода мастера в 1974 году, когда его официально признали классиком, часть вырезанного – того, что смогли сохранить, – в картину вернули, фильму присвоили первую категорию, допустили до эфиров на телевидении. А финальные кадры «Печек-лавочек» скульптор Клыков увековечил в памятнике Шукшину, установленном возле села Сростки, на родине актера. Но вырезанные почти полностью эпизоды с участием Федора Телилинского (в титрах Телелецкого) были безвозвратно утрачены. Чиновник Госкино настоял на том, чтобы убрать из фильма все творчество балалаечника. Последний скоморох По воспоминаниям оператора фильма Анатолия Заболоцкого, Федю Телилинского Шукшин впервые увидел на пароме перед началом съемок – в момент окончательного утверждения натуры. Балалаечник развлекал стоящих на пароме своими частушками, слушателями импровизированного концерта оказались и кинематографисты. «С нами он увязался поехать и ездил до позднего вечера, исполнив по дороге все, что вспомнил, и поведав свою судьбу. Макарыч сожалел и радовался одновременно: все, что сегодня Федя успел рассказать, напеть, наплести, – богаче художеством всякого фильма, от которого взвизгивает Дом кино. Вопрос – как подать? Шукшин никак не хотел упустить Федю, для начала снял его на пароме – для оживления второго плана. Вскоре пришло решение: снять нечто вроде сольного концерта – «Федя на черном бархате», – чтобы пропел он частушки «под титры» к фильму. «Надписи все одно никто не читает, – рассуждал Василий Макарыч, – время идет впустую, пусть попутно Федю послушают». В то лето Федя прижился при школе деревни Шульгин Лог, где лагерем квартировала съемочная группа. Когда понадобилось выписать вознаграждение за съемку, выяснилось его настоящее имя – документов у него не было никаких, а прозвище Телилинский ему в народе дали за виртуозную игру («телилинькать» – это и есть «играть на балалайке») – «Ершов Федя из селения Чепош Элекмонарского района», по его собственным словам. Получать деньги Федя отказался, так что на заработанное ему купили две пары брюк и рубах несколько. Когда группа, закончив работу, покидала Алтай, Федя, как вспоминал Заболоцкий, обреченно прощался, казалось, что глаза его говорили: «Возьмите!» А участники съемок после вспоминали: «Художническая душа была у него!»… После вердикта комиссии Госкино все три коробки концерта «на черном бархате» исчезли – скорее всего были смыты. Остался только один из урезанных вариантов надписей – его Анатолий Заболоцкий использовал в документальном короткометражном фильме «Слово матери», где о Василии Макаровиче и Феде, снимавшемся в его фильме, рассказывает Мария Сергеевна Шукшина. На тех кадрах можно рассмотреть и Федину балалайку с автографами участников съемочной группы – при отъезде они расписались на его инструменте на память. Через год Федя погиб на тракте – попал с шофером в аварию и тот бросил его, окровавленного, на дороге. Только один из множества проезжавших мимо водителей предложил прислать кого-нибудь из Маймы на помощь – ему-то Федя и успел рассказать, что случилось. Но помощь прибыла поздно. Неизвестно, какое продолжение могла бы получить история знакомства двух алтайских мастеров, если бы обстоятельства не сложились столь трагично для них… Шукшин любил «чудиков» – божьих людей не от мира сего, с чистой детской душой и стремлением к творчеству. Федя Телилинский в этом смысле – абсолютно шукшинский герой, и не исключено, что его образ, судьба могли бы стать основой еще одного шедевра творчества великого сибирского писателя. Майминский след Во всех киноэкспедициях Шукшин снимал в массовках местных жителей. Так было, когда работали над картинами «Живет такой парень» в Горно-Алтайске, Майме и Манжероке и «Ваш сын и брат» (преимущественно «манжерокская»). «Печки-лавочки» считают своими жители села Шульгин Лог, однако есть в этом фильме и маленький «майминский след». В момент, когда Расторгуевы приезжают с курорта, в кадре мы видим, как на паром въезжают мотоциклы – это майминцы! А на берегу остановился еще один мотоцикл – «Урал» с коляской, который тоже попал в кадр с парома. Это были супруги Шайдоровы Иван Яковлевич, в то время начальник электросетей по Майме, и Мария Федоровна (она тогда отошла к реке и в кадре не оказалась). Когда фильм вышел в прокат в кинотеатре «Катунь», сцена на пароме с Шайдоровыми была замечена: «Смотрите – Иван! Это же Ваня!» ................................................. Александра Семенова, при подготовке статьи использованы материалы из архива Музея камня