18 февраля 2022 12:02
Количество просмотров: 284
Случайности не случайны 110 лет назад, в 1912 году, в Харькове вышел сборник «Алтайские рассказы». Автор – Александра Макарова-Мирская. «Рис. алтаец Гуркин». На первых страницах – посвящение. Кому бы вы думали? «Его императорскому высочеству всемилостивейшему государю наследнику цесаревичу и великому князю Алексею Николаевичу с высочайшего соизволения… с глубочайшим благоговением…» Далее адресованные мальчику стихи: «…Жемчужиной сверкающей и ценной в короне государя этот край является красою совершенной, и я молю: любите Ваш Алтай!..» А после – фотографический портрет наследника. В голове не укладывается: алтайские рассказы, Харьков, сын последнего русского царя, Гуркин и не известная широкому кругу, точнее известная минимальному кругу, поэтесса и прозаик Макарова-Мирская. Так и хочется вслед за Толстым сказать, что все смешалось, но в этом случае более точным будет выражение «все совпало». Узнали об этой книге мы в редакции «Сельчанки» случайно. Нашей гостьей в преддверии Дня науки была литературовед Татьяна Шастина. Она, рассказывая о своей работе, посвященной эволюции образа Гуркина в литературе, и упомянула «Алтайские рассказы» Макаровой-Мирской, иллюстратором к которым выступил наш прославленный земляк, с ремаркой: «Вы наверняка об этом не слышали». Конечно не слышали. Но ровно до произнесения этих слов нашим университетским преподавателем. И вот на суд читателей уже представлен один из рассказов Александры Ивановны. Но прежде чем вы составите свое мнение о нем, краткая информация о писательнице. Ее биография, безусловно, тоже могла бы лечь в основу интереснейшей книги. Урожденная Ландышева Александра Макарова-Мирская (в девичестве Ландышева) родилась в 1872 году в Томске, в семье священника. Замуж, став взрослой, она также вышла за служителя церкви. Избранник Александры Василий Макаров – племянник известного вице-адмирала Степана Макарова, героя Русско-японской войны, погибшего при взрыве броненосца «Петропавловск» близ Порт-Артура. В последние годы жизни супруг писательницы являлся настоятелем Томской Богоявленской церкви в сане протоиерея. В семье родились двенадцать детей (хотя в некоторых источниках другие данные). А дедушкой поэтессы был руководитель алтайской духовной миссии Стефан (Степан) Васильевич Ландышев (1816 – 1883 гг.). Отсюда и алтайский вектор в творчестве писательницы (интернет позиционирует ее прежде всего как автора книги «Апостолы Алтая: Сборник рассказов из жизни алтайских миссионеров»). Стефан Васильевич являлся учеником архимандрита Макария Глухарева. На Алтай прибыл в 1836 году в возрасте 20 лет и восемь лет воспитывался под руководством отца Макария. В 1845-м возглавил Алтайскую духовную миссию, руководил которой до 1866 года. За этот период ею было образовано около 30 новых оседлых селений новокрещенных алтайцев: Нижний Карагуж, Верхний Карагуж, Чемал, Ильинское и другие. Хорошей помощницей настоятелю была жена: зная алтайский язык, она обучала местное население грамоте, основам православной веры и домашнему хозяйству, лечила больных. При отце Стефане было открыто семь миссионерских начальных школ. В 1875 году его по болезни уволили за штат. «Вскоре был долгий зимний путь целым поездом в теплых возках и кошевах по деревням и городам, и наконец одним туманным зимним полднем конца января они приехали на папину родину. Девочке бросились в глаза скуластые лица; они любопытно заглядывали в возок, и она слышала впервые их странный язык, а потом поплыли дни новой жизни. Она была теперь дочкой важного «бая», как звали алтайцы папу, и у ней нашелся друг, к которому она привязалась всем своим девятилетним сердцем. В хмурый зимний день она увидала его, прибежав с улицы. – Дедушка приехал, дедушка!..» (Макарова-Мирская А.И. Дедушкина внучка/ А.И. Макарова-Мирская Алтайские рассказы. – Харьков: типография «Мирный труд», 1912.) Правда, речь в этом автобиографическом произведении идет о дяде отца, но родной дедушка тоже упоминается – что он умер, так и не увидев внучку. Семейные трагедии «Александра Ивановна жила в тяжелые времена, – пишет в интернете одна из потомков Макаровой-Мирской. – Муж ее, священник Василий Яковлевич Макаров, умер от тифа еще молодым (ему было около 50 лет. – Прим. ред.), заразился в 20-х годах от сына-врача. А на похоронах мужа и сына на глазах у матери и жены, на ее глазах, случайный прохожий... расстрелял ее второго сына... Не понравился мундир на нем – военврача царской армии». «С тех пор бабушка, еле пережившая эту трагедию, всегда носила все черное, траурное» – это уже из рассказов внучки, знавшей о семейной драме, видимо, от своих родителей. Черта в скудных биографических данных Александры Ивановны подводится строками: «В советские годы Макарова-Мирская писала детские рассказы, они печатались, но очень мало. Скончалась в 1936-м. Похоронена в городе Красноярске, как и ее муж и дети». Ночь, в которую родился Христос А. Макарова-Мирская «Дальше и выше… Туда, где за верхушками великанов сосен и могучих кедров светятся звезды с темно-синего неба, где чище воздух и такой простор открыт для взгляда!..» Старые ноги, с трудом передвигаясь, несут истомленное хилое тело туда, выше и дальше, дальше от людей, от тех, с кем он жил там, внизу, где густеет холодный туман, закрывая долину. Тихо шелестя, шепчутся осыпанными снегом ветвями великаны леса над его головой высоко-высоко; нижних ветвей их не достигает легкий ветер, и на тропу, по которой двигаются старые ноги, не падают сдутые им пушистые звезды холодного снега; густеют сумерки там, выше леса, здесь же, под его сенью, всегда сумерки… И, напрягая силы, старик торопится, тихо кашляя старческим кашлем, туда, к самой вершине могучего горного великана, где из-за нависших ветвей глядят звезды, большие, спокойные, яркие. «Дальше!» Ему было тяжко там, в маленькой избушке, он тосковал, лежа на печи, и одни думы о прошлом помогали переносить и нужду, и духоту, и ворчанье… Ему тяжело было терпеть… И вспоминались старому Ургону его молодость, свободная жизнь, занесенные снегом аилы в такие зимние ночи и летние утра, когда вот этот самый лес, весь розовый от зари, встречал его своим смолистым ароматом, блики первых солнечных лучей, прорезывавших его чащу, ложились на полянки и мелкую поросль, ласкались к ветвям великанов и грели ему лицо. Он любил горы всем сердцем, страстно и нежно любил; свободолюбивая душа его рвалась в высоту, искала простора и он не сдавался на уговоры детей, звавших его креститься и повести оседлую жизнь. И теперь старый, разбитый, слабый и несчастный, он ушел в эту морозную ясную ночь из тесной, душной и бедной избы… Нужда, лишения, попреки – все это пало ему на долю, когда он, потеряв бодрость и силы, пришел в избу родных и терпеливо нес все бремя печалей и нужды. Полуслепой горный сокол, он не любил и не умел жаловаться. Зять корил дряхлого язычника, пришедшего к ним умирать в трудный, голодный год, дочь тоже упрекала, внуки косились на объедавшего их старика и только одна правнучка Варя любила и ласкала грязного и несчастного деда. Вчера она сказала ему: – Дедушка, завтра Рождество нашего Бога… Большой праздник… Наши говорят, что достали барана, купили хлеба, но не хотят давать его тебе, потому что ты не молишься с нами! Но не бойся: я отдам половину всего, что дадут, тебе, я молюсь всегда, как учат нас в школе, за тебя. Ведь Господь все слышит. Он все даст, если просить хорошенько, хотя и живет высоко-высоко, там, куда Чаптыган уходит вершиною; я молюсь Ему, чтобы Он дал нам всем много-много хлеба; особенно молюсь в Его Рождество, мне кажется, в свой праздник Он скорее услышит! – наивно прибавила девочка, – только я боюсь, не слишком ли низко мы живем и услышит ли Он меня отсюда? Старик, слушавший внимательно и сосредоточенно, долгим взглядом поглядел на ребенка. – Он всех слышит, ты сказала? – прошамкал он, гладя иссохшей рукой голову девочки. – Всех! – с жаром ответила она. – О да, всех, дедушка: и добрых, и злых! Старик больше ни о чем не расспрашивал, ничего не говорил и только крепко поцеловал милое детское личико. И вот он идет со вчерашнего дня выше и выше, дальше от людей, туда, к вершине Чаптыгана, где небо близко склоняется к горе, где живет Тот, Рождество которого сегодня ночью наступит, Кто слышит все, о чем Его просят, кого он хочет так много просить. Теперь уже близко, он не боится зверей, ничего не боится… Ему нужно туда, на вершину, выше… выше… ближе к Нему. Вон и лес редеет, вон и небо блестящими звездами смотрит в лесную глушь… Какой это был труд, столько пройти! Едва движутся истомленные ноги, но он должен идти, он хочет этого для нее, для любимой ласковой внучки! Хорошо тут! Вот оно небо огромное, с него приветливо смотрят блестящие звезды; вершина в двух шагах, а оно все высоко, это небо, так же, как кажется и оттуда, из долины… «Услышит ли?» – мелькает сомнение, и что-то вроде отчаяния сжимает старое сердце. Он добрался до вершины, сел на сваленное бурей дерево и пытливо глянул туда, в высоту, и ему стало хорошо и сладко, как бывало в молодости в утренние солнечные дни лета, когда он был здоров и силен; ему казалось, что кто-то ласкает его, словно чьи-то нежные, как у Вари, руки гладят его по лицу, и сердце, старое, наболевшее, скорбящее сердце, затрепетало, и, опустившись на снег на колени, он зашептал тихо, едва шевеля устами: – О, Кудай, добрый Кудай! Я хочу, чтобы Ты услыхал старого Ургона; я хочу, чтобы у детей, у Вари было много хлеба… Я хочу, чтобы я не мешал им… Я хочу, чтобы Ты взял меня туда, где Ты живешь, потому что тогда они не будут сердиться на Варю за то, что она дает мне хлеба. О, Кудай, возьми меня… Я так много жил, я люблю Тебя и Ты меня любишь. Я не хотел креститься, но я знал, что Ты не осердишься! Прости меня, если я худо делал! Сегодня Твое Рождество, Ты больше слушаешь сегодня тех, кто просит… Послушай меня и возьми от них, потому что я стар и не могу работать, а ем так много; ем Варину долю и все хочу есть и все беру хлеб… Ты всех любишь… Ты слышишь?.. Я пришел оттуда, из низу… Я шел так долго… Я устал… Ты слышишь, о, Кудай? Ты слышишь?! И в ответ ему сильнее зашелестели ели и кедры под пронесшимся холодным ветром, морозом охватившим усталое тело, а он все стоял на коленях и смотрел на небо; снежные звезды, сдутые с верхушек кедров, окружавших прогалину на вершине горы, тихо падали ему на шапку и лицо, таяли на его седых бровях, мешаясь со слезами, которые неудержимо катились из его помутившихся от старости глаз, с тихой печалью и умилением смотревших на небо, а сухие губы все шептали тише и тише с глубоким упованием и верою: – О, Кудай! Ты слышишь? Ты услышал? О, Кудай… спасибо, добрый Кудай… О, какой большой!.. О, какой добрый! Я знаю, что Ты слышишь меня, что Ты услышал!.. Его голова склонялась все ниже и ниже, глаза совсем закрылись и не глядели на звезды, а губы шептали уже невнятные слова, и на них стыла улыбка, счастливая и радостная. Звезды ясно мерцали над горным кряжем, лес тихо шептался, ночь заполонила землю, торжественная, спокойная… Та ночь, в которую родился Христос! Примечание: текст с дореволюционной орфографией (скан сборника можно найти в электронной библиотеке Томского государственного университета) адаптирован редакцией. ................................................................................................................................... Подготовила Юлия Цайтлер